Словотворие День Победы Литературное творчество Сталинградская битва со слов очевидца

Интервью с ветераном Второй Мировой войны

Великая
Отечественная война явилась крупнейшим событием 20 века, определившим
судьбы многих народов. Эта война была нечеловеческим явлением, которое
с  большим  трудом далось  советскому  народу.
Главным поворотным
событием во Второй Мировой Войне стала Сталинградская битва (1942г.).
Сражение включило в себя немецкую осаду южного российского города
Сталинград (ныне – Волгоград), противостояние в городе, и советское
контрнаступление. В результате него Немецкая Шестая Армия и другие силы
союзников Германии внутри и вокруг Сталинграда были окружены и
уничтожены. Суммарные потери обеих сторон в этом сражении превышают 2
миллиона человек. Для Советского Союза победа в Сталинграде положила
начало освобождения страны и победного марша по Европе, приведшего к
окончательному поражению Нацистской Германии в 1945 году.

Об
участии в Сталинградской и Курско-Орловской битве рассказывает Виктор
Васильевич Балабанов, награждённый двумя орденами «Великой Отечественной
войны», двумя медалями «За отвагу» и восемнадцатью юбилейными медалями.
Виктор Васильевич проживает сейчас в сибирском г.Омске.

Корр: Виктор Васильевич, откуда вы родом?

В.В.: 
Из Пензенской области. Родился в 1923 году в семье военного фельдшера. У
нас было 8 детей. Жили мы тогда в татарском селе Кутюнюмбетьево
Оренбургской области, поэтому 7 классов я закончил на татарском языке.
Моего отца назначили в это село заведующим здравпунктом. Как фельдшер,
он и зубы лечил, и роды принимал.
Было это в 1930-ые годы, время коллективизации. Тогда в этом селе никто не знал русского языка.

Корр. – А русский язык в школе преподавался?

В.В.: И татарский, и русский язык нам преподавала Руза Апа. Апа – учительница. Родной язык переводится как анатели. Ана
- мать, т.е. «мамин язык». На уроках русского языка учительница
говорила: «Ну, ребята, сегодня будет учить русския  языка». В школе я
учил немецкий и русский как иностранные языки. В целом, я хорошо учился.
Помню, как одному татарёнку Руза Апа поставила 2, а мне – 4 и сказала
ему: «Ты не знаешь свой язык, а русский мальчик лучше тебя знает».

Корр. – Куда вы пошли после школы?

В.В.:
Поехал на соседнюю станцию Абдулино, Оренбургской области и поступил в
ветеринарный техникум. Друг отца был ветеринарным фельдшером. Увидев в
школе на анатомии, что я хорошо рисую животных, он сказал, что я буду
ветеринаром. Я с детства хорошо рисовал: собак, кур, лошадей; все
тетрадки были разрисованы. Причём, научился сам: в нашей школе не было
рисования.

 

Корр. – Вы ещё учились, когда началась война?

В.В.:
Не успел я закончить фельдшерскую школу, как началась война. Обучение
нам сократили с 3-х лет на 2 года. Исключив паразитологию и
пчеловодство, нам стали преподавать военную ветеринарию, делая акцент на
изучении лошадей – ведь одна половина армии была кавалеристской, а
вторая - артиллерийской. Учили мы содержание армейских лошадей, их
кормление, как ковать лошадей, перевозку грузов, перемещение артиллерии.

Корр. – Затем вас призвали в армию?

В.В.: 
Не сразу. Сначала меня распределили заведовать ветеринарным врачебным
пунктом на 18 сёл. В некоторых сёлах было по 2 колхоза. Чтобы побывать в
каждом из них, требовалось 20 дней. До войны в каждом селе работал
фельдшер. Нелегко мне приходилось:  у животных было немало болезней –
экзема, стригущий лишай, язва. Помню, как подписывал гумаги, что
животные, больные ящуром, пригодны для употребления в пищу. А сейчас по
телевидению показывают, что тысячи голов крупнорогатого скота, хорошо
упитанного, например, в Англии обливают горючим и сжигают. А тогда
нельзя было вывозить в соседнее село. Если только корова заразная дыхнёт
на другую – всё, корова заболеет.
Однажды, в райвоенкомат пришёл
запрос, что в такую-то часть нужен фельдшер или ветеринар. Меня обязали
явиться с личными вещами: чашкой, ложкой, полотенцем. Но затем на меня
наложили бронь. Позже, получив очередную повестку, я опять поехал в
военкомат. После расспросов о моей биографии, меня определили в учебный
дивизион разведки. Я тогда ещё подумал, что ветеринаром ещё наработаюсь,
а тут более интересное подворачивалось, похожее на приключения... Я
хорошо стрелял на учениях, бегал, нырял: пацаном облазил все деревья –
за грачиными яйцами, так что подготовка была хорошей.

Корр. – Как началась для вас война?

В.В.
– Свой первый бой я принял под Сталинградом. На Сталинградском фронте с
нашей стороны  было больше миллиона человек, с немецкой – тоже. Наш
полк стоял на правом фланге фронта - станции Котлувань. За немцев
воевали ещё итальянские и румынские дивизии. Каждый старался показать
себя.
Представьте, что если там 2-3 миллиона солдат и каждый
стрельнёт, и кроме того, пушки палят и бомбы рвутся день и ночь - мы их,
а они – нас, так там такая гарь стояла!  Это был невыживаемый ад ... Ни
есть, ни пить толком не могли, даже патронов давали ограничено. Такие
вот плотные военные бои шли под Сталинградом.

Корр. – Расскажите о работе разведчика, пожалуйста, что можно.

В.В.:
Обычно мы уходили ночью на целые сутки: занимали наблюдательный пункт,
ставили перескоп разведчика - стереотрубу. У немцев тоже были такие
пункты на передовой. На следующую ночь уходили по-пластунски, нам на
смену приходили другие разведчики, также, по-пластунски. Чтобы противник
не знал, что у них под носом – телефон, наблюдательный пункт. Во время
дежурства мы очень внимательно смотрели по сторонам: если где-то вдруг
блеснуло стёклышко, значит, в том месте мог быть наблюдательный пункт
немцев или даже целый полк артиллерии. А возможно и просто - солдат в
очках. Наносили эти места на карту. Затем корректировали, после нас и
артиллеристы тоже корректировали.
Начинали стрелять. Если бабахнули и
в воздух поднялся котелок или лоскут шинели -  цель поражена. Вот такая
работа была у разведчика.

Корр:  Как всё-таки обстоял вопрос с питанием в экстренных случаях?

В.В.:
Нашим старшиной был татарин. Он обрезал у дохлой лошади задние ноги,
клал их в котелок, наливал воды из лужи и варил нам суп. Соль всегда у
кого-нибудь находилась. Если где-то лежала убитая лошадь, наш старшина
был уже там: срезал мясо, обдирал кожу. Из соседней дивизии нам даже
завидовали: «Нам бы в дивизию татарина...!» 

Корр. - И все ели?

В.В. - Если вы день не поедите, то скушаете. Конина – суховатое мясо, но есть можно.

Корр.- Расскажите о наиболее запомнившихся случаях на войне.

В.В.
– Как-то сидели мы, телефонист и два разведчика в укрытии. Когда смена
закончилась,  пришли новые разведчики. Наши ушли, а я что-то задержался.
Затем пошёл один. Иду себе потихоньку и вдруг передо мной «вырос»
забор... Раньше его не было... Заблудился! Мандраж схватил – куда
забрёл? К немцам, по идее, не мог... Сталинград южнее - там тёмные ночи и
яркие звёзды, а это хороший ориентир. Здесь же совсем не так. И вдруг
началась такая пальба, рёв! Даже ушам стало больно. Позже оказалось, что
в то место подошли несколько установок русской артиллерии Катюша и по
оврагу, ближе к немцам, дали огонь. От них был вышивной заряд,
температура, рёв, огонь,  длиною в 3 метра. Я прижался к земле. Потом
всё стихло. Я поднял голову: начинало светать. Обычно «Катюши»
приезжали, давали залп и поскорее уезжали, скрываясь в том же овраге и
маскируясь под сетками.
Затем тут же налетали немецкие самолёты: для
них это было отличной «закуской» - уничтожить такую артиллерийскую
установку. В момент моего ухода, меня тяжело ранило. Стало светать. Я с
трудом поднялся и увидел у железной дороги насыпь и станционную будку.
Ребята говорили, что там дежурит немецкий спайпер. Удивительно, что
стреляя, он промахнулся: обычно снайпер стреляет сразу в голову. А мне в
ногу попал. Он мог сделать и второй выстрел, но,  видимо, ему опять
что-то помешало. Так я смог прорваться к своим. В медсанбате меня
перебинтовали и эвакуировали с разбитой ступнёй. 

Корр. – И вас повезли в госпиталь?

В.В.
– Да. И когда меня везли в санитарном вагоне в поезде, мы проезжали
через село Абдулино, где я учился на ветеринара. Подъезжая к нему, я
сказал начальнику поезда, что в 25 км отсюда живут мои родители. В то
время поезд уже имел телефонную связь. Если по пути следования поезда
где-то стоял военный госпиталь, то по закону военного времени, он должен
был принять тяжелораненого. Когда наш поезд остановился, за мной пришли
с носилками. Но я был на костылях. Представители госпиталя
засомневались, какой же я тяжелораненый... Но начальник поезда
специально сказал им, что мне стало полегче, но есть опасение
гангрены... Благодаря этому, меня ссадили с поезда, положили в сани и
увезли в госпиталь. Стоял декабрь. А так поезд ехал на Сибирь – туда бы и
увезли в какой-нибудь госпиталь.
Когда моё лечение закончилось, меня
направили в оздоровительный батальон в г.Уфу. Тогда я подумал, что в 25
км от госпиталя - деревня, где живут мои родители. Ко мне до этого
приходила из дома сестра Рая, лет 12 -13. Было уже холодно. Сказала, что
папа плохо себя чувствует, хочет меня увидеть. Кроме меня, у него ещё 2
сына служили на  фронте: Санька – лётчиком, от которого не было ни
слуху, ни духу, и Василий. Он ушёл ещё на Финскую войну и от него тоже
давно не было известий. Я понимаю, кто может отправит с передовой
письмо? Для этого надо иметь карандаш или ручку, которую тогда надо было
ещё и в чернила макать.
Такие вот сложности были. Отец решил, что
раз Витька, то есть, я, рядом, то могу отпроситься и приехать домой на
побывку. Мой врач выписал меня на несколько дней раньше. То есть, меня
выписали 5 числа, а в справке поставили 12.
Приехал я к родителям.
Отец сказал матери: «Белого (младший брат был блондином) тоже скоро
заберут. Но из 4-х сыновей кто-нибудь да вернётся». Вскоре отец умер.
Родня уговорила меня побыть дома до 9 дней, помянуть моего отца Василия
Ермолаевича. Я остался. Тем самым, просрочил две недели. Потом, вместо
оздоровительного батальона, я  поехал сразу в райвоенкомат. Приехал,
написал заявление, чтоб взяли меня куда-нибудь добровольцем. Пришёл
военком-майор и строго сказал: «Ты не знаешь устав? Тебя назначили в
оздоровительный батальон, а ты ещё  пишешь тут ...»  В общем, отправили
меня как проштрафившегося на Гаупвахту. Затем судили на военном
трибунале и дали три месяца штрафного батальона, сделав командиром
отделения пехоты на Курско-Орловской дуге.

Корр. – Что было для вас воевать в штрафном батальоне?

В.В.
– Нас послали в деревню Прохоровку, получившую мировую известность в
связи с тяжёлыми танковыми сражениями: из-за горения маслов и керосина,
на которых работали двигатели, там стоял сильный чёрный дым...
В
штрафном отделении нас было 1200 человек. В моём отделении - 17. Оно
было правофланговым. Если на немцев идти в спину, то мы находились
справа. На фронтовой полосе мне приказали не создавать разрывов, потому
что в них просачивались немцы: один взвод, два и начинали стрелять нашим
в спину. У любой армии возникала паника: попали в окружение!
Пошли
мы как-то в бой. Немцы наступали. На 17 человек у меня были автомат и 2
ручных пулемёта. Вокруг пули летали сотнями! Одна такая пуля могла
прострелить двух-трёх солдат как шашлык на шампур. Когда нам оставалось
менее 50 метров, прозвучала пулемётная очередь. В моём отделении
(штрафников) ранило казаха Жилина, из Самары. Мы с ним  разговорились, а
татарин и казах понимают друг друга как русский и украинец. Русского
языка казах не знал и я помогал ему, переводил. Радостный, он
рассказывал мне, что у него есть 4 красивые дочки и если мы останемся
живы, то: «приезжай, выбирай любую!». Мне тогда не было ещё и 20 лет, а
ему - под 40.  Глаза у него были, на удивление, серыми.

Однажды
как-то ранили другого нашего казаха Балыкбаева. Ранили в кирзовый
сапог, вытащил я ему пулю из пятки и сказал: «Держи её у себя. Иначе
тебе могут приписать самострел. А пуля эта, сразу видно по длине и по
нарезу, - немецкая. Хорошее доказательство, что ты не сам в себя
стрелял». Он положил пулю себе  в карман.  Позже, когда я был ранен и
меня доставили в госпиталь в Новый Оскол, то во дворе вдруг я услышал,
как казах Балыкбаев зовёт меня. Я понял, он рад, что меня ранило:
значит, и я буду жив. Разговаривали мы с ним половину по-русски,
половину по-татарски.
Из 1200 человек в живых нас осталось всего 50... На нейтральной зоне. 

Корр. – И нелегко же вам пришлось – на самом опасном рубеже фронта воевать...

В.В.
Мы наступали на немцев всё больше и больше. А они постепенно отступали
на запад России.  Помню как-то наступали мне с левой стороны.
Затем
наступил вечер. Утром мы продолжили наступление. Немцы отступали, всё
дальше и дальше. Затем мы зашли в деревню, в которой раньше находились
немцы. Местные жители рассказали нам, что всю ночь немцы грузили машины
трупами: это мы с двумя пулемётами набили столько немцев.
На другой
день мы стали наступать в другом месте. Предстояло форсировать Северский
Донец. Там меня ранило в губу и глаз. Помню, как иду я с перевязанной
головой, а командир кричит мне: «Ложись, а то убьёт! Твою белую голову
сразу видно!»
Затем меня положили в медсанбат. Там сделали перевязку и
сказали: «Руки ноги целы – будешь грузить тяжелораненных на машины!»
 Через 2 недели возвращаюсь я в свою часть, а там все солдаты уже новые,
никого из старых не осталось: кого убили, кого ранили и отправили в
госпиталь. И командира, спасшего меня, тоже не было.
Один из грустных
случаев. Посылают меня, однажды, как разведчика найти брод, чтоб
перебраться на другой берег. А пополнение в нашей части состояло, в
основном, из узбеков и казахов. Из них никто не умел плавать, к
сожалению. Мы связали бочки и положили их в виде мостика от берега до
берега. Еле перешёл я этот брод, с раненой рукой и плечом - течением
сбивало. Трудно приходилось: бочки прыгали, поручня не было.
Некоторые
солдаты шли, падали в воду и больше уже не выныривали – плавать не
умели и боеприпасы тянули на дно... Я потом рассуждал про себя: на бочки
прибиты доски. Один солдат прошёл, второй, всё, кажется, удобным: мост
как мост. Но все торопились, шли гуськом, поручня не было... Так
половину своих солдат и утопили в той речке. Это только в кино
показывают, что всё хорошо, а на самом деле...

И здесь я снова
получил ранение -  попал под снайперский огонь. Думал, шальные пули...
Забрался в воронку, перевязал себя. И тут мимо меня просвистела пуля. Я
мигом прилёг. Затем всё стихло. Я встал и пошёл в место понтонного
моста.  Тут появился наш связист.
Говорит, ты с подбитой рукой, если
пойдёшь здесь, тебя унесёт течением к немцам и те тебя дохлопают. Пошли с
нами другим путём, примерно с километр, где разливается  река Северский
Донец и воды – всего по колено. Туда они меня и привели.

А до
этого 500 метров я прошёл с перевязанным глазом по минному полю с
противотанковыми и противопехотными минами. Наш охранник, выскочив из
землянки на этом участке, крикнул мне: «Тебя что, Господь нёс? Теперь
стой и не двигайся. Ты на минном поле. Иди за мной: куда я наступаю,
туда и ты следуй».  И так прошли мы минное поле. Мне всегда везло

Самое
главное, когда мы прибыли на передовую линию фронта - Курско-Орловскую
дугу, опять там был голод... В Сталинграде голод и тут тоже. Основные
причины - не было подвоза, доставки продуктов. А ведь там были тысячи
солдат! И все кушать хотели. Но... разбомбили эшелон, машину, кухню. В
небе господствовали немцы, а не мы.

Лишь
в 1943 году, я заметил, что на фронте появились хорошие русские пушки и
танки, лучше, чем были в битве под Сталинградом. И в небе стало летать
больше наших самолётов. С тех пор и начался перелом войны.

Корр. – Захватывали ли вы в плен немцев?

В.В.
– Обычно нам давалось задание – достать языка (пленного немца). Лучше
офицера, ещё лучшего - старшего офицера, а если генерала захватишь, то
сразу Героя СССР получишь. Достать значит украсть. Но человек же - не
овца... Он вооружён и поймать его нелегко поймать: кругом немцы, а
пленного нужно было протащить к своим войскам. Если я ночью возьму
ракетчика, то смогу дотащить его до нейтральной полосы. Сначала его
можно стукнуть по башке и сразу закрыть ему рот. Он нужен нам живым.
Если овцу тащить, и то будет орать, а живого человека...Если орёт, то
другой ракетчик услышит, будет освещать и начнётся стрельба из пулемётов
и винтовок. Поэтому делали мы так: сначала следили за немецким
ракетчиками, изучали их ходы по траншеям. Обычно у ракетчика был
«козырёк». Если он слышал хотя бы шорох, то тут же выпускал ракетницу. А
от неё вокруг становилось светло, как днём.
Ракетчики были самой
лёгкой наше добычей. Немецкие разведчики тоже ловили в плен наших
солдат: следили за нашими, усиливали охрану. Однажды, немцы поймали в
плен нашего казахского солдата. Из окопа его взяли. Конечно, в окопе
нельзя спать. Но тот казах задремал: ведь солдат днём намёрзнется,
устанет, а потом спит, где получится. Словом, немцы его выследили и
схватили. Помню только молящий голос казаха: «Котелок, котелок»... То
есть, хотел котелок с собой в плен прихватить. Мы с ребятами тогда ещё
смеялись: для него котелок был дороже винтовки или гранаты.  

(прод.)
Однажды, мы втроём поймали высокого рослого немца. Связали ему руки,
закрыли кляпом рот. Дошли с ним до реки Северский Донец. В любую минут
нас могли осветить ракетницей и начать стрельбу. Кое-как мы протащили
немца к реке. Затем обвязали его телефонным проводом. Потом двое из нас
перебрались через речку и третий толкнул немца в воду. Затем мы
протащили его по дну и быстро вытащили наверх. Переживали, как бы не
захлебнулся... Столько наблюдали за ним! Как только вынули из его рта
кляп, он тут же счастливо выпалил: « Комрад, гуд, гуд!». Он думал, что
мы его утопим, а мы его вытянули на берег. Затем привели его в штаб на
допрос. Нашим же было нужно знать, какое у немцев вооружение, где до
этого стояли их войска, чтоб понять, куда перебрасывать наши дивизии. 

Корр. – Вы сказали, что вам всё время везло... Как-будто около вас находился ангел-хранитель...

В.В.
–  И случилось мне встретиться как-то с прорицателем... Когда мы
прибыли на Курскую дугу, где было голодно, старшина сказал мне: «Возьми
мой кусок хозяйственного мыла, сходи в ближайшую деревню, обменяй на
хлеб, или картошку, чтобы поесть». Я пошёл. Придя в деревню, увидел там
сидящего на завалинке старика. Походил он на Льва Толстого: те же нос,
волосы и длинная борода. Руки у старика были здоровыми и жилистыми.
Увидев меня, он сказал: «Служивый, садись рядом, поговорим». Человек он
был пожилой, я пришёл к ним в деревню. Он мог бы и отказать мне в
помощи: с неделю назад из их деревни ушли немцы, какой у них может быть
хлеб? Я присмотрелся: штаны и рубаха у старика были холщёвыми, точно
такмими же, какие любил носить Лев Толстой.  Я присел около него. Он
смерил меня взглядом и произнёс: «Какая нищая у нас армия-то, ты - в
обмотках, а на немцах-то - всё суконное, и в сапогах оккупанты. У тебя
вещмешок, а у немцев – кожаные ранцы».
Потом опять посмотрел на меня и добавил: «А ты боишься, что тебя убьют на войне».
Я
ответил: «Так это каждый боится.»  Старик продолжал: «А ты уже был
ранен на фронте...». Я подтвердил. Он спросил: «А где именно?» Я
ответил: «Под Сталинградом». Старик произнёс: «Верно говоришь. Не бойся,
тебя не убьют, но ты ещё 2 раза будешь ранен. После того, как тебя
вылечат, начнёшь учиться и война окончится». Я удивился. Потом показал
ему мыло и рассказал, зачем пришёл в деревню. Старик посоветовал: «Иди
по этой улице и не сворачивай.
Увидишь там дом, крытый железом. В нём
живёт на всю деревню модница, может, ей и понадобится мыло - харю
вымыть». Прямо так и выразился.  

Я пошёл, как велел старик.
Дойдя до нужного дома, постучал. Вышел хозяин. Я показал мыло и
объяснил, что 2-3 дня у нас в части не было доставки продуктов. Хозяин
крикнул: «Нюрка, тут у служивого мыло на обмен, тебе надо?» Она
ответила, а на что менять? Я сказал, что желательно б на хлеб. Она вышла
и произнесла: «Немцы всё забрали и увезли. Но у меня есть лепёшка,
наполовину с картошкой, для связки». Я ответил, что нам любая лепёшка
подойдёт. Потом они пригласили меня в дом на обед. На всю жизнь я
запомнил их отношения: в их семье было  две девочки и 2 или 3 сына.
Женщина расстелила во дворе брезент или холст, принесла в чугунке суп и
мы сели за стол. Затем она достала деревянные чашки и ложки. Мне дали
алюмининиевые чашку и ложку. Большой деревянной ложкой мне налили суп.
Всем раздали по кусочку хлеба, испечённого наполовину с картошкой.
Лепёшка была как клей! В ней находилась и трава (скорее всего, лебеда), и
мука, и картошка... Потом вдруг хозяин ударил одного из сыновей ложкой
по лбу и сказал: «Стуку ещё не было! Чего ты полез в чашку?!» То есть,
когда у них отец семейства стукнет первый раз по чашке, значит, начинай
есть юшку (жидкость супа), а на второй стук можно было есть и гущу.
После обеда в обмен на мыло они дали мне лепёшку и я вернулся в часть.

Про
деревни, где раньше стояли немцы, рассказывали любопытные случаи. Помню
как-то после войны встретил я одного мужчину, который был в такой
деревне во время оккупации. Так он, глядя на нашу бесхозяйственность,
сказал: «У немцев бы был порядок»... Я интересовался, что он имеет в
виду. Он ответил: «Когда нашу деревню оккупировали немцы, комендант
приказал посеять на плодородном косогоре арбузы. Староста деревни
ответил ему, что арбузы будут воровать ещё не созревшими. А немец строго
ответил: «Германский арбуз никто не возьмёт: поставьте в начале поля
большой дубовый крест и напишите: за арбуз будем вешать». Так когда
посадили арбузы, деревенские жители стали далеко объезжать эти поля,
чтоб не соблазниться. Там даже сторожа не надо было нанимать.

Корр. – Как служили ваши братья?

В.В.
- Мой старший брат во время войны дошёл от сержанта до командира
батальона, хотя и было у него всего 4 класса образования. Но как
воевать, стрелять и командовать он хорошо знал. А тогда почти вся армия
была с невысоким образованием.
Мой второй брат служил лётчиком.
Однажды поднялся он в бою  в небо и его подбили. Самолёт был наполовину
из фанеры, наполовину – из брезента. Он выпрыгнул из самолёта и раскрыл
парашют. Но немецкий мессершмитт заметил его и выстрелил. Брат потом
целый год лечился в госпитале - нога никак не заживала. Кстати, находясь
в госпитале, он решил проверить жену и написал ей: «Остался без обеих
ног...». А она ответила ему: «Я ещё молодая, опять замуж выйду, и дочке
нашей ты будешь обузой. А Родина тебя не бросит... Прощай!» Когда
лечение закончилось, брат уже не мог воевать и устроился на работу в
военкомат. Там он познакомился с женщиной Верой и они поженились. У них
тоже родилась дочка. Его жена рассказала ему, что когда их село
оккупировали немцы, они проверили, кто хорошо знал немецкий язык. А у
неё были хорошие оценки по-немецкому. Немцы вызвали её и сказали: будешь
работать у нас переводчицей. Она не соглашалась. Они пригрозили убить
её маму и брата. Ей ничего не оставалось как согласиться. И её заставили
подписать документ: «Я буду сотрудничать с Великой Германской
Армией».    
Когда в военкомате узнали об этом, то начальство
вызвало к себе моего брата и строго сказало: «Ты – советский офицер, а
твоя жена работала во время оккупации переводчицей у немцев!». Брат стал
защищать свою жену. И ему ответили: «Если ты её защищаешь, значит, не
достоин быть в рядах Красной Армии». Тогда мой брат сорвал с себя
погоны,  положил их на стол и ушёл с работы. 

Корр. – Как для вас закончилась война?

В.В.
– Меня опять ранило и я попал в госпиталь. А там набирали учащихся в
Авиационное Училище им.Чкалова. Вся молодёжь была перебита на войне или
служила. Чтоб поступить в училище, нужно было иметь среднее образование.
А у меня в анкетах везде значилось средне специальное. Медкомиссию я
прошёл. Из всех выбрали нас четверо. Вызвали в военкомат, выделили
билеты на поезд, талоны на питание (тогда везде были продуктовые
пункты), сухой паёк. В пайке тогда находились каши, например, гречневая.
Её смешивали с жиром и сушили. А затем мы добавляли в неё кипяток и так
ели.
Через несколько дней в военкомате нам сказали: «К сожалению,
набор окончен. Но вам предлагается учиться в Миномётно-Пулемётном
Училище в г.Чкаловск (ныне Оренбург)». Конечно, мы расстроились: ведь
перед этим всю ночь не спали, думали, будем лётчиками! Романтика! У меня
брат тогда служил в авиации и я тоже мог бы... Нам ещё сказали: «Год
поучитесь, а там и война закончится. Ты три раза ранен, ты (другому
солдату) - два. Ребята, хватит, навоевались. Всё-таки офицерами станете,
родителям сможете помогать». Словом, убедили нас и мы поехали в
училище.
Учась в училище,  мы слышали хорошие вести: немцы всё больше отступали назад.
Когда
учиться оставалось всего месяц до присвоения звания, меня вновь
перевели – в Одесское Краснознамённое пехотное училище. Я пошёл
жаловаться к начальнику училища, а он ответил: «Я и сам рад бы выпустить
тебя лейтенантом, но приказ Министерства Обороны...» А я как раз
подходил под их критерии: рост брать: рост 175 - 185, со средним
образованием, должен иметь ранение, звание младшего комсостава. Плюс, я
был отличником  боевой и политической подготовки. Так меня перевели.
Одесское училище тогда эвакуировали в г.Уральск. На построении в училище
генерал объявил: большинство из вас будут работать военными
представителями в других государствах. Нас учили, как есть вилкой,
ложкой, словом, хорошим манерам. Таких деревенских, как я, училось здесь
половина. 
У нас на форме были погоны с буквой «К». До революции
это означало «Кадет». Потом погонов не было совсем, а вместо них
военнослужащих украшали петлицы. Потом снова  появились погоны. Помню,
как шёл я в своей новой форме по улице, а около меня встал ошеломлённый
старик и спросил: «К- кадет? Их же расстреливали...» Но я успокоил
старика: «Нет, я – Курсант».
Около г.Уральска стояло немало селений
казаков. Была в одном из них церковь. Я запомнил, какая памятная
табличка видела на ней: «Здесь в 177? году венчался Емельян Пугачёв...»
Про войну я могу рассказывать на целый «Тихий Дон»! 

Корр. - Как сложилась ваша жизнь после окончания войны?

В.В.:
После окончания войны я служил на Тихоокеанском флоте. Там, при Клубе
Моряков закончил Художественную студию. На Дальнем Востоке же чуть было
не женился. Кстати, девушка Люба, с которой я встречался, спасла меня
однажды от смерти: двух трюмную баржу заполнили неиспользованными
военными боеприпасами, приказали выйти в Японское море и потопить их. В
тот день я должен был быть на этой барже. Но моя девушка  Люба купила
билеты в театр. Я отпросился. Поздно вечером мы получили известие, что
баржа взорвалась. Из 14 человек команды нашли лишь единственный тонущий
клочок тельняшки ... Когда на флоте закончился мой трёхгодичный
контракт, я решил поехать на родину и повидать родственников. Затем
заехал в Сочи, где отдыхал когда-то мой отец. Там мне очень понравилось и
я остался ... на несколько лет. Работал художником в кинотеатре,
преподавал рисование в школе. Всё было нормально, пока не рассказал
где-то в кампании "политический" анекдот, в начале 1950-х гг. меня
арестовали... 5 месяцев просидел в одиночной камере. Чтобы сломить мой
дух, дали почитать очень тяжёлую книгу "Шестая палата". Затем привезли в
Москву на Лубянку. Я подозреваю, что со мной беседовал сам Л.Берия...На
25 лет меня сослали в Сибирь. Так я и попал в Омск. Правда, в 1955 г.
все обвинения сняли и извинились. Даже предложили компенсацию в 2000
рублей. Но я отказался, добавив: "Перечислите эти деньги какому-нибудь
детскому садику". 

Затем я работал в Омске художником на железобетонном заводе, позже - на
мясокомбинате, женился, увлекался рыболовством и охотой. Сейчас живу один, вдовец.

Корр.
– Уважаемый Виктор Васильевич! Большое спасибо за Ваше интервью! С
праздником Вас и всех наших ветеранов с 9 Мая! Здоровья Вам и энергии на
долгие годы!